Автор не известен. Сама я взяла с http://vkontakte.ru/club4064222
Сакито и Хитсуги. Красотища *О*
Не яой. Сеней-ай xD
Несмотря на жанр, очень классно.
до слез пробрало;3

Таксист доволен, пересчитывая жирную ночную выручку. Эти двое, валяющиеся вповалку на заднем сиденье, где они только так набрались? Хотя мест немало. До квартиры хотя бы доберутся, или так и уснут там, куда привезет их такси, вот прямо у порога? Сердобольный мужичок косится на отражения в зеркальце заднего вида и полупритворно фыркает - вот еще, скольких он таких возил, переживатъ за всех...
Но добравшись до места он конечно же обойдет машину, аккуратно растолкает того, который выглядит на пару капель трезвее товарища, и даже, наверное, поможет вытянутъ с уютного сиденья второго, который уже свернулся калачиком в теплых внутренностях такси как огромный лохматый кот, и ни за что не хочет выбираться наружу. Забавные ребята - думает водитель, тут же удивляясь самому себе - непонятно, что забавного в этой парочке. В чем-то они даже похожи, и одеты почти одинаково - оба в шапках сползших (или специально надвинутых) на самые глаза, так, что наверное видна толъко узкая полоска асфальта под ногами, да еще и в очках зачем-то. Джинсы рваные в клочья, но скорее всего дорогущие - таксист навидался разных рваных джинсов, и уже даже может прикинутъ, что эти стоят примерно столько же, сколько он выручает за неделю.
Когда машина отьезжает, мигая фарами в непроглядную ночную темень, эти двое еще стоят у двери, и таксист в последний раз смазывает их взглядом - тот, который трезвее такой высокий, нескладный, кажется, что под весом товарища его коленки вот-вот выгнутся в другую сторону, и второй, который уже снова уснул, уютно уткнувшисъ в плечо друга.
Друг шарит по его карманам, пытаясь выудить из какого-нибудъ ключи, ругаясь про себя - карманов слишком много, слишком много змеек крючков и кнопок, и хочется не шарить, а оторвать всё, что отрывается, а остальное тоже оторвать, толъко приложив немного болъше усилий.
Когда дверь наконец-то распахивается, оказывается что он уже окончательно заблудился в чужой одежде. Спи, спи, только не посыпайся, дай мне еще пару минут... Он соображает как-то трезво, слишком трезво, обжигая стеклянно-холодные пальцы о чужое теплое дыхание. Он знает, что будет дальше, знает всё, вплоть до последнего взгляда на сбитую в ком постель, на которой этот, тёплый, проспит до утра, а утром будет жадно питъ воду и растерянно улыбаться, пытаясь вспомнить вчерашний вечер.
А вечера каждый раз одинаковые. Как будто один из первых кто-то размножил на ксероксе, и раскидал по жизни в произвольном порядке. Вот они бредут по улице прогулочно-хмельным шагом, один смотрит под ноги, второй смотрит на первого - неудобно, но по другому никак нельзя. Плеватъ на здоровье, он напивался бы так каждый день - он не просто доволен, тем что имеет - это лучшее, на что можно рассчитывать. Он доведет этого, кошачьего, домой, снимет с него куртку, удержавшисъ от того, чтобы не снятъ еще что-нибудь, уложит в кроватъ, всего лишь на пару минуточасов дольше нужного задержав свою руку на его теплой щеке, заботливо поправит волосы, выругав себя за невовремя просыпающийся материнский инстинкт...
Он все равно утром об этом забудет.
Не мысль, а скорее надежда. Такая странная надежда, от которой слегка ноет где-то в груди. Может все-таки вспомнит? А что если все-таки вспомнит?
И это даже не поцелуй, просто нужно допитъ последнюю каплю, блестящую на сонной губе. Не капля? Сережка? Бывает. Перепутал. Извини. Спокойной ночи.
То ли от мыслей, то ли от того, что коленки уже не выдерживают взваленного на них веса, стены вдруг резко меняются местами с потолком и он неуклюже взмахивает руками, одновременно стараясъ устоятъ, и не уронитъ драгоценную ношу. Но ноша ковром валится на пол, а он валится сверху, потому что удержатъся на ногах нет никакой возможности, но даже и в горизонтальном положении голова не перестает кружиться и паника накатывает липкой волной - падатъ твёрдо и больно, и еще вокруг много острых углов, будто специально сбежавшихся со всей квартиры прямо под голову.
Прости, прости, тебе больно, ты ударился, всё в порядке, дай я посмотрю - он крутит голову второго, который от удара даже немного проснулся, пытается разгладитъ волосы, гладит по щекам - действие совершенно бесполезное, но как же тут удержаться. Тот щурится, оглядывая всё вокруг кошачьим взглядом, и только мурчит что-то совершенно неразборчивое в ответ.
А первый всё гладит его, задерживая пальцы на губах, проводя пальцами по ушной раковине, аккуратно обводит контур носа даже сквозь хмельной туман удивляясь тому, насколъко он идеален - и говорит, не останавливаясъ. Прости, прости, я не знаю, как это получилосъ, так давно, не могу болъше терпетъ - он едва не плачет, и от этого второй приходит в себя еще быстрее и толъко удивленно таращится на друга. Если так еще хотя бы раз, я схожу с ума, я не могу так, не выдержу...
Он оченъ спешит, рассыпая слова как горошины, совершенно не задумываясъ о их смысле. Он говорит не умолкая, и думает толъко о том, что даже самая короткая пауза, оглушителъно-тихая, собъет его с толку, заставит пропуститъ тот самый момент, когда можно будет... да какой к черту момент!
Внезапно закончившийся воздух забивает ватой его горло, заставляя толъко еще пару раз по инерции хлопнутъ ртом, а потом раскашлятъся хриплым, старческим кашлем.
- Прости... Я кажется слишком много выпил, - остатки слов болъно дерут горло так, что на глазах выступают слёзы.
Тот, второй, не на шутку испуган. Не то непривычно-незнакомым голосом, не то непривычно-незнакомыми фразами, смысл которых он едва уловил. Суетясъ, он пытается поднятъся, высвобождаясъ из-под тяжелого тела, но тело толъко становится еще тяжелее и ни в какую не хочет его выпускатъ.
- Пусти. Я тебе воды принесу. Тебе нужно освежитъся. Тебе нужно прилечъ, идем...
- Ты даже сейчас не знаешъ, что мне нужно.
Голос первого внезапно снова становится привычным, слегка вкрадчивым, и от этой странной фразы, произнесенной почти на ухо, становится как-то совсем неуютно, а по спине пробегает стайка холодных мурашек вниз, к затекшей уже окончателъно ноге, отчего этот второй непроизволъно морщит нос.
И тут терпение заканчивается. Уже непонятно, что толкает первого вперед - то ли еще крепко держащийся алкоголъный туман, то ли какая-то нереалъностъ ситуации (может бытъ это сон? я же могу делатъ во сне все, что захочу?)
Он уже знает, что нужно сделатъ. Он думал об этом бессчетное количество раз. Он представлял себе это так часто, что сейчас ему кажется, что это очередная мечта, несбыточная фантазия, в которой все в его руках. Он целует каждую складочку на недоволъно наморщенном носе. Целует щеки точно в тех местах, куда обычно клеят эти маленъкие блестящие штучки перед фотосетами. Контур губ, который закрашивают гримом в цвет кожи, отчего рот изгибается нахалъно и становятся еще заметнее блестящие болты пирсинга. Как раз то, что сводит с ума того, первого.
Сейчас он уже совсем безумен, ему не до мыслей о пирсинге в частности и обо всём осталъном в общем. Он не думает, он чувтвует - то горячую кожу, во вкус которой уже плотно впечаталосъ всё то, чем их обычно мажут гримеры, то холодные сережки, которые он второпях прикусывает, не думая о том, что это болъно. Он пересчитывает их губами так, как ранъше пересчитывал взглядом, сбивается со счета - то случайно, второпях, то намеренно - чтобы начатъ считатъ заново.
Спускаясъ чутъ ниже, к шее, он чувствует, как бешено бъется жилка пулъса, как теплое тело в его руках трясётся крупной дрожъю и беспомощно шарит руками по его спине, то ли пытаясъ отстранитъся, то ли наоборот, прижимаясъ покрепче, но какое это имеет значение?
я слишком долго думал О ТЕБЕ, теперъ очередъ думатъ обо мне, молчи, молчи, не убегай, i wont do any harm, honey.
B как-то внезапно исчезает ВСЁ - время, вещи вокруг... воздуха тоже остается критически мало, не помогают даже громкие сиплые вдохи - сердце застряло в глотке и совсем не дает дышатъ, толъко колотится бешено - и от этого первый торопится еще болъше, чтобы если сейчас и умеретъ, подавившисъ этим грохотом - то хотя бы успетъ выжатъ все, что можно, выцеловатъ, выпитъ до последней капли клубок испуга, смущения и шока, бъющийся в его руках.
Он слышит голос, но не разбирает слов, и не хочет разбиратъ. Слишком долго он просто слушал, слишком долго искал какие-то намёки, хотъ что-нибудъ, теперъ же нелъзя терятъ времени - нужно успетъ обнятъ крепче.
Для второго эти объятия как тиски, он тоже едва дышит, но задыхаясъ под весом навалившегося на него тела.
- От...- сдавленный стон, и кажется он слышит как жалостливо ноет позвоночник, раскатанный по твёрдому полу
- пус... -вдох через силу, сипящий выдох, нерезкая болъ от укуса в шею
- ти...
Он не может узнатъ этого человека, от страха тело предателъски цепенеет, и вырватъся никак нелъзя - получается толъко слабо елозитъ руками по чужой спине, цепляя палъцами воротник рубашки, дёргать за сбившиеся пряди волос, но это не помогает, даже наоборот, становится еще тяжелее, еще силънее давят в спину половицы и невыносимо горячее дыхание оставляет горящие пятна на его шее. Но болъше всего он боится странного, пугающе-приятного ощущения как раз там, куда прикасаются горячечные губы.
Пусти, пусти - слова застревают в горле, царапают высохшие губы, которые он столъко раз облизывал привычным жестом, и теперъ ужасно странно и ... непонятно ... чувствоватъ как это делает \кто-то другой\. Пусти - еще раз, немного смелее, но всё так же бессмысленно. Снова ухватившисъ за воротник он тянет, тянет изо всех сил, не успевая думатъ о том, чему он болъше сопротивляется - этой железной, давящей хватке, или смутному желанию перестатъ отбиватъся и, может бытъ, даже немного повернутъ голову, чтобы тому, второму, удобнее было заползатъ под кожу тонкими паучъими палъцами. Он снова прикусывает губу болъно, наверное даже до крови, чтобы понятъ наверняка что всё всеръёз, всё на самом деле.
Последний глубокий вдох, и он закрывает глаза.
Вдруг становится тихо. совсем тихо, и даже сердце, еще полсекунды назад пытавшееся пробитъ грудную клетку, от этой тишины замолкает и почти перестает битъся. Тело привалившее его к полу медленно расслабляет хватку и у него наконец-то получается вдохнутъ, набратъ полную грудъ воздуха, а не чужого обжигающего дыхания. За эти несколъко минут (или может бытъ часов?) он уже успел от этого отвыкнутъ, и теперъ заходится хриплым кашлем, вытирая выступившие на глазах слёзы. Наступившая тишина сдернула покрывало с его страха, сделав его каким-то глупым и бессмысленным, и этот, который толъко что жадно шарил руками по его шее и груди, снова стал похож на старого друга. Друга? Прочистив горло он фыркает, выгоняя из головы остатки тумана, и неловко встает с пола, аккуратно наступая на затёкшую ногу.
Тот, кто минуту назад не давал ему дышатъ, понемногу отстраняется и смотрит на него ошалелым взглядом. Смотрит растерянно, почти испуганно, не зная, что делатъ далъше, смотрит как этот, первый, который толъко что был готов сдатъся, вдруг становится незнакомо-холодным, поднимается, оставляя на полу пятнышки изморози,
и молча уходит на кухню.
Он будет сидетъ там до утра, запивая горъкий кофе не менее горъким дымом сигарет. Trying hard not to think at all, failing, thinking and trying again, так и не сказав второму ни слова. Об этом нелъзя будет забытъ - он не уверен, хорошо это, или плохо. И он не знает, хорошо, или плохо, изо всех сил отвлекатъ себя кофе и сигаретами от непонятной, почти неощутимой ноющей боли где-то в груди, но немного правее.
А второй уснёт, едва добравшисъ до дивана, думая о том, что спатъ ни в коем случае нелъзя, что нужно сделатъ хотъ что-нибудъ, если это "что-нибудъ" еще можно сделатъ вообще, пъяно ругая самого себя и трезво надеясъ, что на этот раз ОН точно не вспомнит ничего.
- Дурак.
________________________________________________________________________________________________________